Главная певица страны Алла Пугачёва рассказала в интервью писателю Дмитрию Быкову о прошлом, настоящем и будущем.
Интервью писателя и певицы вышло на страницах «Новой газеты».
Об образе Пугачевой
Если бы я на каждом этапе соответствовала вашим вкусам, меня бы… я не существовала бы вообще! Балахон придумал Зайцев, человек вовсе не без вкуса, как к нему ни относись, — и в этом балахоне я стала, простите, иконой стиля. Хотя в газетах меня называли королевой плебеев и мешком с лохматой головой. За волосы мне доставалось отдельно, хотя демонстрировала я их вовсе не потому, что просто гордилась волосами, — они нужны были для сценического имиджа, но кто же тогда произносил слово «имидж»?!
О Советском союзе
Жизнь в Советском Союзе давала прежде всего чувство защиты, а сейчас главное мое чувство прямо с утра - незащищенность. Может быть все, и со мной можно сделать все, и никакой предсказуемости ни в чем. Может быть, в «совке» этого даже слишком много было, и возникал определенный инфантилизм, человек очень многого просто не допускал, он существовал в довольно узком секторе жизни. Он доверял некоторым вещам абсолютно - например, милиции. Никто не мог представить, что эта милиция будет тебя грабить или насиловать. При этом в СССР не было свободы, и только благодаря этому на меня сразу стали обращать внимание. Потому что у меня эта свобода была, и взлетела я только благодаря ей.
Мне Советский Союз отсюда кажется, наверное, лучше, чем он был, потому что я молодая была.
В Советском Союзе была такая странная и мало тогда ценимая вещь, как быт, его постоянство. Вот сегодня я включаю телевизор и в любом русском сериале вижу много наркотиков, порядочное количество убийств и взяток. Ткани жизни как она есть - нет вообще, потому, наверное, что ее и вокруг нету. Изобразить норму ведь очень трудно.
О концерте в Чернобыле
Туда вылетел кто-то из правительства, сейчас не помню уже, и спрашивает: в чем вы нуждаетесь в первую очередь? Постараемся дать все. Они кричат: апельсинов! и Пугачеву! Как можно было отказаться?
Разговоры, периодически возникающие, что там было не опасно и вообще все преувеличено, мне кажутся дурацкими, потому что один наш мальчик умер через год, пусть не напрямую от лучевой болезни, а от собственных усилившихся хронических заболеваний; вообще радиация ударяет по слабому месту, и от своих эндокринных проблем я мучаюсь именно с тех пор.
Мне сказали выступать в шапке, я отказалась, повязала огромный бант, чтобы прикрыть голову. За этот бант меня потом ругали отдельно. Нам сказали всю одежду, в которой мы выступали, дома немедленно сжечь или сдать на уничтожение, пить много красного вина или виски (тут никто особенно не сопротивлялся) и не брать никакой еды в зоне, если будут угощать.
Не брать, сам понимаешь, было нельзя. Было ли ощущение полной катастрофы тогда? Нет, я не думала. И с распадом СССР… это как распад семьи, я думаю. Понимаешь, я даже в браке всегда тянула до последнего. У меня правило: если рвешь, то рвешь, окончательно, без возобновления. Но чтобы я порвала — это надо действительно сильно постараться. Только если я вижу, что меня действительно совсем не любят. И то были случаи, когда я тянула эти отношения.
О себе
Я всегда была всехняя. Рядом со мной были люди ничуть не менее одаренные. Толкунова, скажем, или Ротару. И у каждой был свой круг. А я была на всех. Сначала, правда, интеллигенция несколько воротила нос, но потом подтянулась и она - в особенности после Мандельштама. Мандельштам воспринимался начальством сложно - просили, допустим, вместо «еврейский музыкант» спеть «прекрасный музыкант», но эти комиссии ведь тоже были не совсем твердокаменные. Двадцать пять рублей или бутыль коньяка хорошего творили чудеса.
О творческих планах
Я сыграла бы хорошую роль, и это бы у меня получилось, но не предлагают пока — вероятно, понимают, что может ведь и получиться. А кому это нужно? Я бы сыграла, может, из классики что-то, но осовремененной. Хотя Островского даже осовременивать не надо, и я бы очень хотела «Последнюю жертву». Но тут как раз закрыли казино, и вряд ли фильм на эту тему сейчас возможен…
О Прохорове
С Прохоровым было интересно, и сам он интересный, и я узнала от него множество вещей про бизнес. Я никогда не занималась бизнесом и не очень люблю само это слово — был у меня, допустим, опыт с чипсами. Придумали мы чипсы, было вкусно. Потом началось производство, я их попробовала - ну невкусно совсем! Я поняла, что все вкусное там разворовывается, и чтобы их делать нормально, там надо сидеть на производстве, не отходя от конвейера. Ну и продала это, дороже, чем купила. Потом обувная фабрика, благодаря которой, собственно, я сейчас и живу, и неплохо, — но это спасибо концерну «Эконика». У меня там одна линия «Алла Пугачева».
Прохоров мне много интересного рассказал, а потом я поняла, что в политику надо идти с готовностью ко всему. С готовностью пойти до конца и потерять все. Готовность у него, может, и была… но он это себе не до конца представлял. А я — поскольку опыт провала у меня был - представляла.
О «Голубых огоньках»
Я не очень понимаю, честно говоря, какой теперь смысл в «Голубых огоньках». Тогда это был народный групповой портрет страны, токари-пекари-доярки, и все смотрели на этих людей - кто-то с насмешкой, кто-то с гордостью, - и все понимали: вот небывалый новый класс, такого нигде в мире не было, на них следует равняться. А на кого они должны равняться в сегодняшних «Огоньках»? Где там новый класс? По мне, так уж лучше доярки.
О книге
Однажды в самолете - у меня по молодости лет была еще аэрофобия - мы попали в сильную турбулентность, и надо мной еще пошутили, что шасси не выпускается. И я тогда взмолилась: Господи, пусть не сейчас, ведь я еще не написала книгу! С тех пор и не пишу: пока не написала, может, он меня бережет как-то? Я потому, кстати, и не люблю интервью; если рассказывать, то рассказывать надо все. Иначе выйдет проще, глупей, чем было… А как расскажешь все? Писать я не решаюсь, потому что знаю свои границы: я дура, но при этом умная. Дура - потому, что обычная женская глупость всегда служит прекрасным фоном для ума. За счет этого сочетания я и произвожу впечатление, но как это написать?!