Колонка редактора о пропавшем срочнике: «Это армия, сынок, тут так принято»

Главная новость этой недели — если не месяца — это совершенно дикая история Евгения Демина, солдата-срочника, пропавшего еще в конце сентября в Мулино. Его звонок в службу спасения, который мы обнародовали вчера, свидетельствует: парень замерзал и просил о помощи. Но его не нашли и… посчитали обычным дезертиром — даже обвинили его мать в «укрывательстве». Если бы мы не написали об этом, скорее всего, история так бы и замялась. Но далеко не все согласны с ужасом произошедшего. Типичные комментарии к этой новости выглядит так: «Что за маменькин сынок, не мог год службы потерпеть?», «У парня была зажигалка, как он мог замерзнуть?». Что ж, мне тоже есть что сказать на этот счет.

В свое время я служил в том же самом Подмосковье, только на ЦВБ Московского военного округа — и служба наша состояла в том, что мы там были натурально грузчиками: с утра до ночи разгружали вагоны да выполняли прочие хозработы. Условия были не очень-то, так что, когда у меня от переохлаждения и нагрузок стали дико болеть почки, а ноги перестали влезать в сапоги, меня, почесав репу, отправили в госпиталь (к слову, в тот самый Наро-Фоминск, где служил Евгений Демин).

Но это всё подход к снаряду. Суть в том, что в этом госпитале было специальное отделение для «психов» — ребят, которые настолько не могли находиться в своих частях, что творили с собой несусветную дичь, только чтобы вырваться. Глотали лезвия, иголки, таблетки концентрированной хлорки. При мне несколько тяжелых операций перенес паренек, съевший «бутерброд» с клеем «Момент». Про всякие переломанные руки-ноги вообще молчу. Были и «самострелы».

И вот на этом моменте хочется возразить всем этим диванным критикам паренька, который «захотел умереть» и ломанулся из части в лес. В 18–19 лет кто-то — вполне состоявшаяся личность, видевшая некоторое дерьмо и имеющая силы противостоять давлению среды. А кто-то — совсем еще ребенок, не хлебавший никакого лиха и не успевший выработать внутри никаких механизмов сопротивления. И если такого ребенка систематически гнобить (а что и как там происходит в Мулино на этот счет, мы вам скоро расскажем), он захочет и умереть, и убежать куда глаза глядят, и всё это одновременно, лишь бы прекратилось.

Всё это особенно хорошо понятно на записи его звонка в службу спасения — он говорит «я хотел умереть» (а до этого на записи мы были вынуждены, согласны закону, «заглушить» способ самоубийства, которым он собирался покончить с жизнью), а потом — «я ушел в лес». «Вы хотели совершить суицид, вы передумали?» — уточняет диспетчер. «Да», — отвечает 19-летний замерзший паренек, который сломя голову сбежал от чего-то невыносимого — и вдруг обнаружил себя в насквозь сыром лесу при едва плюсовой температуре.

А потом его не нашли.

Как по мне, трагизм ситуации не в том, что человек захотел дезертировать. У нас в армии срочники запросто едут крышей, стреляют то в сослуживцев, то в себя, и вообще творят прочее нехорошее. Это, конечно, ужасно, но ничего нового в этом нет — сколько случаев каждый год, собственно.

Трагизм тут в том, что по закону полиция, спасатели и прочие службы приняли экстренный вызов и передали его армейским — дальше действовать должны были они. Пропал солдат, а не гражданский (гражданского бы нашли часа за три).

А те отнеслись к нему… ну, не могу утверждать точно, но создается впечатление, что отнеслись по-армейски. То есть «на отшибись». Типа: «Дезертир убежал? Его проблемы. Надо искать? Пока согласуем, пока соберемся…» Это армия, сынок, тут так принято.

А может, и просто забили совсем. Не исключаю такую возможность.

Я, конечно, очень бы хотел, чтобы парня нашли живым. Но шанс на это представляется очень маленьким. И если он погиб — то виноват в этом не он сам, не плохие «службы быстрого реагирования» — а наша старая, ржавая, прогнившая насквозь армейская система, схарчившая уже не одну молодую жизнь.