«На дереве висело окровавленное детское платьице»: теракт в Волгодонске 25 лет спустя — как живет город, которому до сих пор страшно

Утро 16 сентября 1999 года. Девятиклассница Лена Морозова проснулась рано. Она долго не могла решить — то ли вставать с постели, то ли попробовать уснуть. На улице пасмурно, Лена не может понять: уже рассвело или нет.

Дом качнуло.

Лена не поняла, что произошло. Она скорее спряталась под одеяло, закрыла уши и открыла рот — как учили в школе. Когда она набирается смелости и высовывает голову из-под одеяла, ее встречает тотальная тишина и темнота. В этот момент Лена еще не знает, что несколько секунд назад прямо под ее окнами взорвали больше 1000 килограммов тротила.

Прошло ровно 25 лет с того момента, как террористы взорвали девятиэтажку на Октябрьском шоссе в Волгодонске. Под завалами тогда погибли 18 человек, позже в больнице умер один из пострадавших.

Корреспондент 161.RU Надежда Маницкая вместе с жителями Волгодонска вспоминает, что происходило утром 16 сентября 1999 года и как теперь живет город.

Несколькими днями ранее местный житель Аббаскули Искендеров продает свой старенький грузовик ГАЗ-53. Трое новых владельцев сказали, что будут на нем развозить по рынкам Волгодонска картофель. Адам Деккушев, Юсуф Крымшамхалов и Тимур Батчаев попросили Искендерова пригнать грузовик к дому № 35 по Октябрьскому шоссе. Они начинили его взрывчаткой. Вечером 15 сентября ГАЗ уже стоял у волгодонской девятиэтажки.

Семья Морозовых живет в соседнем доме. Утром 16 сентября Лена не сразу понимает: за окном было темно из-за дыма, затянувшего всё вокруг. А тихо — потому, что ее контузило.

Лена встала и огляделась. Оконную раму полностью вынесло в комнату, а осколки стекол вонзились в стены. Она смотрит на себя — одеяло не защитило: тело в порезах, течет кровь. Но первым делом Лена бросается проверять, жив ли ее попугай. Жив. Она хватает испуганную птицу на руки.

— Господи, если ты забрал всю мою семью, почему ты не забрал меня? Я не хочу вот так вот сейчас остаться одной, — проносится в голове Лены, которая стоит посреди комнаты в пижаме.

Крик. Мама из соседней комнаты зовет Лену, чтобы убедиться, что та в порядке.

Родители, Лена и ее младший брат пытаются экстренно покинуть квартиру. Но оказываются в заложниках собственного жилья: деревянную входную дверь так расщепило от взрыва, что открыть ее невозможно. Там, в подъезде, послышался голос соседа. Он выбил дверь снаружи, семья вместе пустилась вниз по лестницам, боясь, что дом рухнет.

Морозовы на улице. Мама замечает, что Лена вся в порезах, и пытается найти рядом медиков, зеленку, чтобы смазать раны. Сама Лена в этот момент разглядывает огромную воронку во дворе — она осталась от взрыва.

— Мама, какая зеленка? Какие медики? Пойдем отсюда! Господи, посмотри, что делается, — кричит Лена и тормошит перепуганную маму.

Отец в это время пытается найти друзей. В той семье детей сильно посекло стеклом от разбитых окон. Их на себе из дома вытащила мама. Как потом окажется, она порвала себе связки.

В это время почти в 2 километрах от места взрыва — на улице Дружбы — проснулась другая семья. Сон в то утро нарушило жуткое дребезжание окон.

У Людмилы под боком лежала полугодовалая дочь, в другой комнате — старшая дочь, 8-летняя Катя. Людмила выглянула в окно — огромный столб дыма поднимался на окраине города. Ее муж, Олег, решил пойти проверить, что случилось.

— Он вернулся, сказал, что взорвали. Увидел воронку, разрушенный дом. Близко подходить не стал, но выяснил, что теракт. Перепугалась страшно тогда, конечно.

В тот день у Людмилы и Олега была годовщина свадьбы — 10 лет. Пара планировала торт и праздник.

— Я помню, как переживала, когда Олег с Катей вышли за тортом. И тут вижу, что соседний дом тоже эвакуируют: якобы его заминировали. Народ высыпал на улицу.

Людмила взяла на руки младенца и вышла на балкон, ждать и вести оттуда наблюдение. Говорит, в тот момент ничего лучше не придумала.

Спустя 25 лет Елена Морозова говорит: то утро было не только страшным, но и странным.

— Диссонанс чувствовался, когда видишь, кто что спасает. Я вот попугая выносила. Кто-то телевизоры тащил. Зачем тебе телевизор? Что ты будешь с ним делать? А на первом этаже кошка недавно окотилась, они не могли вынести коробку с ней и через окно передавали пять котят по очереди.

И всё это на фоне криков о том, что нужно уносить холодильник, ведь его «только вчера купили».

Спасти из квартиры, конечно, семье Морозовых ничего не удалось. Местные власти выдавали пострадавшим какие-то стройматериалы, обои, но не без классических чиновничьих ляпов.

— Иногда приходили и считали: «Ой, ну у вас вот здесь стенку побило стеклом, а тут вроде нормально. На одну стенку и дадим», — вспоминает Елена.

И ремонт, и стройка за окном, кажется, были бесконечными. Когда начали демонтировать два разрушенных подъезда дома № 35, тяжелые бетонные плиты иногда срывались с кранов. И происходило это иной раз ночью, вспоминает Елена.

— Ночью ты спишь, а тут плита срывается — бах! И ты вскакиваешь, трусит. Я помню, мама несколько раз вызывала скорую, потому что невозможно было остановить у меня истерику. Я просто забивалась в угол дивана, закрывала голову руками и ревела. Не кричала, а просто сидела и ревела. Врачи приезжали, кололи успокоительное.

Еще 10 лет после теракта семья собирала по дому осколки стекла. И долго не решалась выбросить часы. Они висели на стене, модные в то время, в виде наручных часов, только в несколько раз крупнее.

— Они ведь так и остановились на 05:57. Но в какой-то момент мама сказала: «Хватит, надо их выкинуть. Эта память никому не нужна. Ничего хорошего в этом нет».

— Я помню, после взрыва выбегаю, смотрю, а там было одно дерево, на нем висело окровавленное детское платьице, и валялась игрушка, — проговаривает Надежда.

Она, как и несколько других пострадавших, иногда собираются в волгодонской библиотеке. Просто пообщаться, провести время друг с другом, поддержать. И делятся воспоминаниями, которые будто совсем не стерли прошедшие годы.

— Помню, когда всё полетело — стекла, рамы, двери, — я лежала в постели, уже проснулась. Лежу и думаю: когда же на меня потолок упадет, — говорит Валентина. — Муж уже по комнатам бегает, а я не могу сообразить: ступор.

Через два часа выяснилось: у Валентины случился сердечный приступ, вызвали скорую.

А Екатерина, в отличие от других пострадавших, жила в одном из уцелевших подъездов дома № 35. Она до сих пор иногда просыпается в 5 утра и не может уснуть: страшно.

— Ночью, бывает, встану, дождусь утра… Думаю: ну хорошо, не было теракта. Я до сих пор завешиваю окна шторами и тюлью: думаю, если стекла будут лететь, они всё-таки запутаются в ткани.

Муж Екатерины до сих пор страдает от головных болей. 25 лет назад она «выводила из транса» супруга целый месяц. К специалистам сразу после теракта обращаться не стали: переживали, что на работу после такого не берут.

Но из 16 212 пострадавших в том теракте за помощью психологов и психотерапевтов всё же пришли 2109 человек. Главный психиатр города Константин Галкин спустя несколько лет напишет исследование, в котором расскажет, в каком состоянии были те, кто стал очевидцем теракта в Волгодонске.

— Качающиеся стены и потолок, громкий оглушающий звук взрыва, звон и треск бьющегося стекла и ломающейся мебели, крик и вой пострадавших отчетливо запечатлились в памяти перенесших теракт, — рассказывает Галкин.

Само собой, это не могло пройти бесследно для психики, говорит доктор. В первые минуты волгодонцы не понимали, что происходит. Они перестали ориентироваться во времени.

— Я выскочила из квартиры с дочерью и, оставив ее со знакомыми, пошла посмотреть на случившееся. Вид взорванного дома меня поразил, и я смотрела, не отрываясь. Мне казалось, что прошло несколько минут. Когда я спросила время, оказалось, что прошло четыре часа. Я бросилась искать дочь, — рассказывала одна из пациенток Галкина.

В первые дни после теракта пострадавшие не чувствовали боли, говорит психиатр. Они ходили босиком по битому стеклу, мебели, ранили ноги, загоняли под кожу осколки до 10-15 см длиной.

— Я ходил по комнате босиком по стеклам, кровь оставила следы на ковре, но я ничего не чувствовал, — рассказывал другой пациент Галкина. Осколки из тел пострадавших доставали уже хирурги.

Даже спустя три дня, говорит бывший главный психиатр Волгодонска, очевидцы теракта не могли избавиться от чувства нереальности происходящего.

— Я по-прежнему участвую в спектакле, кошмарном спектакле, который почему-то не кончается, — приводит слова одного из них психиатр.

А кто-то начал терять себя. Пострадавшие переставали понимать, кто они и где. Им казалось, что на свою жизнь они смотрят со стороны.

— Я ощущаю, что всё это происходит не со мной. Я вижу себя как бы со стороны. Я хожу, что-то делаю, говорю и наблюдаю за собой, но наблюдаю отстраненно, без интереса, — говорил 25 лет назад один из пострадавших.

Галкин рассказывает, что в первые же дни волгодонцы начали меняться — дошло до изменений мимических. «Лицо было как маска», — пишет он в своем исследовании. У пострадавших замедлялись движения, рассеивалось внимание, стиралась память.

А то, что происходит с Екатериной, жившей в доме № 35, даже имеет название — «феномен фиксированного времени». Как оказалось, многие после того утра 16 сентября непроизвольно просыпаются в 5 или 6 утра и не могут уснуть.

— Кроме острого ощущения опасности исследуемые воспринимали окружающую их обстановку комнаты как враждебную, нереальную, чуждую, незнакомую, — передает состояние своих пациентов Галкин.

В момент пробуждения, говорит психиатр, многие взывали к Богу, молились, кто-то просто «старался думать о хорошем».

— Постоянно просыпался между 5 и 6 часами утра. Перед глазами вставали яркие, реалистические картины взрыва, ощущалось сотрясение воздуха и здания, было сильное желание бежать и, в то же время наступало оцепенение, выступал холодный пот, часто билось сердце, как будто выпрыгивало из груди, — рассказывал один из пострадавших.

В первый год у некоторых, как рассказывает доктор Галкин, были классические флешбэки. И это уже было симптомом ПТСР. Однажды в Областной клинической больнице Ростова на лечении лежала пострадавшая в теракте женщина. В момент вспышки молнии за окном палаты, она «увидела» себя не в больничной палате, а опять в своей квартире в момент взрыва.

— Всё реальное окружение для нее исчезло. С диким криком она выскочила «из квартиры», как когда-то в момент теракта. Всё это длилось несколько мгновений. Она пришла в себя в коридоре больницы вспотевшей, с дрожью в теле, резко учащенным сердцебиением, чувством тревоги и подавленного настроения, — рассказывает Галкин.

Еще одной проблемой стало повышенное внимание, говорит психиатр. Местные жители останавливали автомобили для проверок, дежурили ночами у домов, иногда доходило до драк.

— У меня так соседка четыре раза милицию вызывала, ей даже угрожать стали, что к ответственности привлекут, — вспоминает в беседе с нашим корреспондентом одна из пострадавших.

Другую историю рассказывает Галкин. Один из пострадавших даже как-то прервал секс, чтобы проверить подозрительный шум на чердаке пятиэтажного дома. Сам он находился на третьем этаже.

— Он разбудил соседей, дело было в час ночи, и позднее всю ночь «патрулировал» вокруг дома, так и не вернувшись к своей партнерше, — рассказывает психиатр.

Следующие три года некоторые психические и психологические состояния пострадавших, говорит Галкин, стали переходить в хронические. Волгодонцы перестали доверять людям, стали более враждебными, тревожными. Начали больше пить и верить в Бога.

— Обращением к Богу или употреблением алкоголя пострадавшие стремились уменьшить дезадаптацию, возникшую вследствие ощущения постоянной опасности и необходимости ее преодолевать.

Ирина Халай стала инвалидом второй группы в 35 лет. Она жила в соседнем с наиболее пострадавшим во время взрыва домом. Ирина должна была выйти на новую работу на атомной электростанции, но после теракта с диагнозом «черепно-мозговая травма, контузия и баротравма» это было уже невозможно. Больше двух лет она провела в больницах. Ирине выдали справку об инвалидности, где было написано, что травмы получены в результате несчастного случая в быту.

— Самое страшное — это психологическая травма. Потому что знаешь, что ты вроде как живешь в мирное время, и в то же время ты лишаешься всего: здоровья, жилья, работы, — делится Ирина.

Спустя 7 лет после теракта, в 2006 году, она отчаялась получить хоть какую-то помощь и вместе с другими пострадавшими создала общественную организацию «Волга-Дон». Все эти годы Халай добивается принятия закона о социальной защите жертв теракта. Она начала об этом говорить еще в 2004 году. Написала сама текст законопроекта, в котором прописала пару десятков пунктов-требований. Документ она направила в Думу и Совет Федерации.

— Ответ прислали на шести страницах, сколько мы наших законов нарушили, — с горечью говорит Ирина. — Я писала: я простой советский инженер. Не юрист. Если вы считаете, что мы в чем-то неправы, давайте сядем и вместе будем решать. Всё. Потом всё закончилось.

Следователи оценили ущерб жилью Ирины в 200 тысяч рублей. Но денег этих она не увидела. По тогда еще свежему закону выплачивать компенсацию должны были те, кто совершил теракт.

— Их взяли же двоих — Адама Деккушева и Юсуфа Крымшамхалова. У них денег совсем нет. Мне как-то приходит уведомление с почты: «Вам пришли алименты 7 рублей». Мы написали, спросили, что это такое. Оказалось, им дали родственники 800 рублей на сигареты. Деньги арестовали и разделили. Мы отказались и назад вернули. Пусть сигареты покупают. Они ж там пожизненно сидят. Тем более они исполнители. А заказчика-то не нашли. Говорят, расстреляли в горах. Но говорить можно всё что угодно.

Новое жилье пострадавшим в волгодонском теракте тоже пришлось выпрашивать. Сертификаты на квартиры сразу выдали жильцам только двух домов. А остальных заселили назад.

— Отремонтировали кровлю, подтянули стены, армосетку поставили. Квартиры уменьшились на полтора метра. Сказали: «На балкон не выходите первое время, а то вместе с ним можно упасть», — рассказывает Ирина.

С жильем решили позже помочь москвичи — мэрия столицы распорядилась построить дом на проспекте Курчатова. В народе так и прозвали: Лужковский дом. Сейчас на этом доме висит табличка о том, что дом построен на средства города Москвы.

А вот дома на Октябрьском шоссе № 35 больше нет: здание, которое стало семиэтажным и лишилось двух подъездов, теперь расположено по адресу Гагарина, 56а. Рядом — со стороны взорванных подъездов — разбили сквер с мемориалом памяти. К 25-летию его реставрировали.

16 сентября 2024 года. Елена Морозова плачет, когда погружается в воспоминания. Уже 20 лет она не смотрит телевизор, а муж запрещает читать ей новостные сайты: с израненной психикой после теракта увиденное и прочитанное выливается в кошмары. Или стихи.

— Вроде у тебя мирная жизнь, занимаешься своими делами, ничего не ждешь, ни к чему не готов. И вот так вот раз — и ты можешь не проснуться. И может быть хорошо, если ты просто не проснешься. А если тебя покалечит? А если лишишься близких? И придется с этим потом жить. Всю жизнь.

Лене инвалидность так и не дали, хотя живет она с одним ухом.

— Вы же знаете, такое было время… Говорили врачи: «Ну у тебя же руки-ноги целы». Мы ходили по больницам, потому что мучали головные боли. Врачи говорят: «Что вы хотите, вы контужены, вам теперь с этим жить». Ну раз так, значит так. Значит, придется с этим жить.