«Обязан был показать солдатам: если выжил я — выживут и они»

Последние несколько лет подполковник запаса Михаил Колмаков почти все свое время посвящает паралимпийскому триатлону. Начиная с 2015 года, когда Михаил решил открыть для себя новый вид спорта, он сначала выиграл чемпионат России, затем — Европы, а потом стал лучшим и на Кубке мира. Новая большая цель — Паралимпийские игры 2020.

Но в жизни Михаила Колмакова были далеко не только спортивные испытания. Почти 15 лет он отдал внутренним войскам МВД России. За время службы была четырехлетняя командировка в Чечню, тяжелое ранение, после которого Михаил потерял левую руку, возвращение в строй и «противостояние» со штабными офицерами.

О спорте, войне и жизни после нее Михаил Колмаков рассказал в интервью NN.ru.

«У меня есть цель — выступить на Паралимпиаде 2020»

— Вы только что вернулись с Кипра. Участвовали в очередных стартах?

— Там проходили сборы российской команды паратриатлонистов, а по завершении — соревнования, в которых приняла участие вся наша сборная. В своем классе я показал высший результат. (Михаил Колмаков выступает в 4-м классе, где соревнуются спортсмены, у которых полностью ампутирована рука либо нога до колена. — Прим. ред.).

— Как давно пришли в паралимпийский триатлон?

— Почти три года назад. В мае 2015-го я принял участие в соревнованиях по легкой атлетике «Борские версты». Там познакомился с Сергеем Карачаровым — президентом Нижегородской федерации триатлона, он и предложил мне попробовать свои силы в паралимпийской дисциплине.

Бегом я занимался еще с детства и продолжал выступать и в военном училище (Михаил Колмаков окончил Нижегородское высшее военно-инженерное командное училище в городе Кстово. — Прим. NN.ru), а вот плавание и велосипед пришлось подтягивать.

— Велосипеды для паратриатлона чем-то отличаются от обычных?

— Нет, они точно такие же, как и в триатлоне. Единственная особенность моего велосипеда в том, что тормоз на оба колеса находится на одной ручке. Но вот управлять им мне пришлось учиться заново — все-таки удерживать велосипед, особенно когда тормозишь, одной рукой тяжело. Поначалу ездил очень медленно, но без падений все равно не обходилось. (Улыбается.) Помогло то, что Сергей Анатольевич (Карачаров. — Прим. NN.ru) в прошлом велосипедист. Пытаясь угнаться за ним, я сам прибавлял не по дням, а по часам.

А вот с плаванием пришлось тяжелее. Это — моя самая слабая сторона.

— Занявшись паратриатлоном, вы держали в голове мысли, что можете стать номером один не только в Нижегородской области, но и в России?

— Если я чем-то начинаю заниматься, то стараюсь делать это профессионально. Паратриатлон — не просто хобби, у меня есть большая цель. Я хочу оказаться на Паралимпиаде 2020 в Токио!

Пока, правда, не понятно, будет ли там мой класс (в 2016 в Рио-де-Жанейро соревнования по паратриатлону проводились в 5 классе, для спортсменов с частичной ампутацией одной из конечности. — Прим. ред.).

Так что я сразу отнесся к новому занятию со всей серьезностью. И уже в 2015 году стал вторым на чемпионате России. А через год поехал на чемпионат Европы и выиграл его. В прошлом сезоне было новое достижение — я стал вторым на Кубке мира. В этом году победил на этапе Кубка мира в Австралии. Теперь готовлюсь к мировой серии в Японии. Этот турнир пройдет в середине мая.

«Могу услышать на улице: "Вон идет дядька без руки"»

— География турниров очень серьезная. Где вы находите финансовую поддержку?

— Если речь о выступлении за сборную России или о тренировочных сборах с национальной командой, то расходы ложатся на Федерацию триатлона России. Например, неделя сборов на Кипре стоила порядка 80 тысяч рублей, и нам полностью оплатили пребывание там.

А сборы с командой Нижегородской области и внутренние старты оплачивает местная федерация. Кроме того, я нахожусь на балансе в Центре спортивной подготовки Нижегородской области и получаю ежемесячную зарплату.

— Озвучить ее можете?

— Конечно, 24 тысячи рублей в месяц. Плюс у нас есть губернаторская премия — 15 тысяч. Жаловаться паратриатлонистам не на что: за три года, что я в сборной области, ни разу не столкнулся с ситуацией, чтобы у нас на что-то не было средств. Да и с тренировочной базой все вопросы решаются. Сергей Карачаров делает все, чтобы мы имели возможность нормально готовиться.

— Это здорово, что спортсмены с ограниченными возможностями ограждены от проблем в своей профессиональной деятельности. Чего, наверное, нельзя сказать о повседневной жизни?

— Главная проблема — отношение нашего общества к людям с ограниченными возможностями. За рубежом я себя чувствую комфортнее. Простой пример, в России на меня могут показать пальцем дети и закричать: «Вон идет дядька без руки». Нигде больше я с подобным не сталкивался. В тех странах, где я был, никто даже взглядом не покажет, что твое присутствие его как-то смущает. Может, там по-другому воспитывают?

И, конечно, места общего пользования там оборудованы так, что те, кто не может передвигаться без инвалидного кресла, без труда попадают в торговый центр или метро. В России с этим до сих пор огромные проблемы.

— Сейчас перестало задевать, что в том же Нижнем Новгороде на вас постоянно обращают внимание прохожие?

— Меня это задевает до сих пор! Из-за этого я не езжу в общественном транспорте. Дело в том, что место мне уступают только пожилые люди, а молодежь делает вид, что не замечает. Мне становится стыдно, когда бабушка встает и говорит мне: «Садитесь, пожалуйста», а потом начинает высказывать какому-нибудь молодому парню, что у него нет совести. Я не хочу заниматься ничьим перевоспитанием.

И знаете, что самое неприятное? Травму я получил в 2003 году, но за 15 лет отношение к инвалидам в обществе вообще не изменилось.

Спорт спас от ненависти

— Что произошло в 2003 году?

— Я проходил службу в Чечне, был командиром инженерно-саперной роты. Мы выполняли задание по обеспечению безопасности провода воинских колонн — проверяли территорию на наличие заминированных участков. Получилось так, что в момент, когда собака обнаружила закладку с тротилом, произошел взрыв. Кинолог Борис Лут получил очень тяжелое ранение и вскоре скончался в госпитале. А мне раздробило плечевой сустав. Врачи вынуждены были ампутировать левую руку.

— Получив ранение, вы не ушли со службы. Почему решили вернуться?

— У меня в подчинении было 80 человек. А что происходит с солдатами, когда убивают командира? Они падают духом. Поточу что, оставшись без старшего, начинают испытывать страх и растерянность.

Я был обязан вернуться и показать, что их командира не сломали и они не должны падать духом, а наоборот, быть сильнее и не испытывать чувство страха при выполнении своей задачи. И во мне кипела такая злость и обида, особенно из-за погибшего товарища. Хотелось заразить этой злостью всю роту, чтобы все мои подчиненные могли до конца выполнить поставленную перед нами задачу.

(За годы службы Михаил Колмаков награжден орденом Мужества, а также медалями «За разминирование», «За участие в контртеррористической операции», «За отличие I, II и III степеней». — Прим. NN.ru).

— Как удавалось сдерживать ненависть в повседневной жизни?

— Только молитвами… и занятиями спортом.

— В 2005 году вы были переведены служить в Нижний Новгород. С «военным синдромом» пришлось бороться?

— Не замечал этого «синдрома» у себя. Когда я в 2001 году уезжал служить в Чечню, четко понимал, что это на два года (из-за ранения пришлось провести там 4 года), а потом я возвращусь к нормальной жизни. Еще до травмы я женился, и для меня самым важным было вернуться к семье и заботиться о своих самых близких людях (сейчас Михаил вместе с супругой воспитывают двух дочерей, которым 16 и 9 лет, а в прошлом году в семье Колмаковых родился сын).

— Боевые действия в Чечне давно не ведутся…

— Мир лучше войны. Но и военные действия можно было вести по-другому. Возможно, тогда и мир был бы заключен на других условиях.

Сейчас фигура главы республики Рамзана Кадырова многих устраивает. Управлять Чечней может только человек, а точнее сказать, клан, который пользуется уважением. На Кавказе ставка всегда делалась на сильных лидеров, иначе там будет полный бардак.

«Самое страшное в армии — офицеры, которые не были в горячих точках»

— По возвращении из Чечни вы продолжили службу в Нижнем Новгороде, в штабе Приволжского регионального командования Внутренних войск. Как сумели найти общий язык с «кабинетными» офицерами?

— А я его так и не нашел. Все время видел непонимание со стороны тех, кто всю службу провел в штабах.

Самое страшное в армии — это офицеры, которые не были в горячих точках, но занимают руководящие должности. Их не волнует, умеет ли на самом деле солдат стрелять. Идет он в бой в полном обмундировании или в старом бронежилете, который давно должен быть списан. Для них главное — чтобы в документах отчетности все было красиво. Мне, как патриоту своей страны, всегда было обидно видеть такое. К своим солдатам я относился как к детям. Когда понял, что ничего не могу изменить и моя работа бесполезна, ушел на «гражданку» (подполковник Михаил Колмаков вышел в запас в 2014 году).

По сравнению с началом «нулевых», порядка в армии стало намного больше, но очередные реформы давно назрели.

— От внутренних проблем часто отвлекают проблемы внешние. На территории нашей страны боевые действия сейчас не ведутся, но российские военные гибнут в Сирии, ДНР, ЛНР. За что наши сограждане воюют там?

— За геополитические интересы России. Противостояние с США будет продолжаться, хотим мы того или нет. Пока на земле есть полезные ископаемые, за них будет идти война.