«Хирург боролся за мою жизнь больше, чем я сама»: история нижегородки, выжившей благодаря неравнодушному врачу

Лена родилась в Арзамасе с редкой патологией сосудов внутренних органов. Первую операцию девочке сделали в пять лет, в шесть случился рецидив. После этого болезнь затихла на долгие годы, чтобы вернуться и почти убить Лену в двадцатилетнем возрасте. Нашей героине повезло, что на ее пути оказался врач по призванию — хирург нижегородской больницы Василий Спиридонов. Историю своей болезни и выздоровления Лена рассказала журналистам NN.RU.

«У вас всё хорошо, просто пейте таблетки»

Мы приехали к Лене на съемную квартиру в Канавинский район. Тихо, просторно, по подоконникам гуляет желтоглазая пестрая кошка. На стене висит свадебное платье — Лена выходит замуж через два месяца. Девушка весело смеется, наливает съемочной группе чай, гладит кошку и производит впечатление совершенно здорового человека. Ничего не напоминает о том, какой ад ей пришлось пережить несколько лет назад, пока Лена по нашей просьбе не поднимает футболку, показывая огромные шрамы, образующие на животе треугольник.

— Впервые стало плохо в 2015 году, я еще жила в Арзамасе. К врачу не обращалась: недомогание напоминало обычное отравление. Но со временем лучше не стало, меня госпитализировали, начались сильные боли в правом подреберье. После УЗИ сотрудник, который проводил исследование, сказал, что проблема в желчном и что, скорее всего, понадобится операция. Но врач был иного мнения — мне прописали таблетки и уколы.

После этого Лену еще раз госпитализировали — врач в арзамасской больнице им. М. Ф. Владимирского пытался поставить ей диагноз «аппендицит», несмотря на то что Лене его удалили три года назад, даже шрам был. Это что-то говорит о качестве арзамасской медицины, по мнению девушки.

— В Дубках (Центральная городская больница Арзамаса. — Прим. ред.) я лежала несколько раз. Меня капали спазмолитиками, я теряла вес — с 55 до 47 кг. Перед новогодними праздниками выписали, сказали, что я им там не нужна в нерабочие дни, хотя адекватные врачи, узист например, настаивали на операции. Мне уже ставили водянку и подозрение на отказ желчного. Главврач отказал даже в диагностической лапароскопии, потому что мой организм устроен не так, как у всех людей. Присутствует врожденная патология, и никто не хочет лезть.

Главврач больницы избегал общения с Леной, хотя официально девушка была прикреплена к нему: не приходил на осмотры, посылал других докторов и старался как можно реже заходить в палату. Ей просто ставили капельницы от спазмов, которые не помогали, а потом выписывали в «удовлетворительном» состоянии.

— Через несколько дней опять начинались боли и всё повторялось: скорая, госпитализация, капельницы, выписка. В какой-то момент я уже боялась вызывать врачей: зачем, чтобы мне опять сказали, что у меня всё хорошо? Я что, глупенькая какая-то? Не понимаю, что мне только хуже? В итоге в больницу меня сдавали родственники, когда обнаруживали, что я уже два дня лежу без движения от боли. Ругали, вызывали скорую, отвозили. Ничего не менялось.

Через несколько месяцев Лена поняла, что нужно что-то делать, и пошла выбивать себе направление в Нижний. По словам девушки, этому в Арзамасе были совсем не рады: пришлось припугнуть терапевта обращением в вышестоящие инстанции.

«Проснулась в реанимации с привязанными руками»

В январе Лену повезли в клиническую больницу им. Семашко, но нижегородские врачи после осмотра отправили ее обратно в Арзамас. Девушке назначили желчегонные препараты и опять отказали в операции. Бабушка решила отвезти ее в Нижний Новгород еще раз, к знакомому гастроэнтерологу. К тому моменту у девушки уже были колющие боли, которые не прекращались вообще. Спазмолитики не помогали. Лена сама колола себе «Но-шпу», но помогало слабо, хотя она вводила предельно допустимую дозу.

— На приеме врач меня долго расспрашивала, а потом молча собрала все выписки и вышла. Пришла расстроенная: сказала, что до кого-то не дозвонилась. А потом говорит: «Мол, ну ты же понимаешь, что тебе нужна операция?» Я в ступоре: сначала сказали, что не нужна, теперь нужна. Врач сказала, что перенаправит меня к другому специалисту.

Так Лена попала к Василию Спиридонову — хирургу клинической больницы № 7 имени Е. Л. Березова («седьмой хирургии»), который в итоге буквально вытянул девушку с того света. Лена помнит их первую встречу: они с бабушкой сидели в приемном покое, девушка была худая и измученная.

— Выходит дяденька огромных размеров, лысый и широкий, и меня спрашивает по фамилии. Я очень напугалась сначала. После осмотра меня сразу же госпитализировали для обследований и операции.

Операция по удалению желчного пузыря прошла с осложнениями: хирург Василий Спиридонов хотел провести вмешательство через лапароскопические проколы из-за того, что у Лены уже был большой шрам, и она сильно переживала из-за эстетики. Но во время вмешательства началось кровотечение, и живот пришлось разрезать.

— После операции меня положили в реанимацию и подключили к аппарату ИВЛ. Я просыпаюсь — руки привязаны к кровати, и трубка изо рта торчит. Было ужасно. На второй день уже перевели в палату, но ненадолго: еще через несколько дней начались осложнения. К этому моменту я уже доверяла только Василию Игоревичу. Он в свою очередь меня не бросал: навещал в палате, спрашивал о самочувствии, отслеживал изменения.

«Медсестра чуть не убила меня трижды»

В один из дней Лена почувствовала слабость: кружилась голова, тошнило, девушка едва могла стоять. Становилось немного лучше лежа, хуже — когда приходилось вставать.

— Я пошла к медсестре, объяснила, что у меня, кажется, кровотечение в пищеводе (уже не первый раз сталкиваюсь, знаю эти ощущения). А она мне: «Это всё погода, у тебя давление упало, иди полежи». Конечно, у меня при кровотечении будет низкое давление. Неудивительно, правда? Я пролежала часа четыре — становилось только хуже. До этого я не могла ходить, а теперь и сидеть: всё кружится, в ушах шумит, в глазах темнеет. В итоге я отключилась, не дойдя до туалета.

Лену отвезли в операционную и диагностировали кровотечение. Этого она уже не помнит: была без сознания. Девушка проснулась в реанимации с зондом Блэкмора (с этим аппаратом пациент едва может дышать, пить тоже нельзя). В тот раз ей пришлось провести с ним около суток.

А дальше история начинает повторяться. Лену переводят в палату, она лежит там несколько дней — и опять кровотечение, с теми же симптомами. И те же советы от той же самой медсестры: давление, погода, постельный режим. Снова реанимация, снова зонд. Всего это повторилось три раза, и всегда сестра не реагировала на жалобы. Врачу девушка звонить стеснялась. Кончалось всё реанимацией и зондом Блэкмора.

— Фактически одна и та же медсестра, во время смен которой мне становилось плохо, чуть не убила меня трижды. Не знаю, было ли в этом виновато профессиональное выгорание или ей просто не было до меня дела, — говорит Лена.

«Я отказалась от лечения, а хирург боролся за мою жизнь»

В палату к Лене привезли пожилого мужчину и отгородили его кровать ширмой. Санитарка объяснила, что так делают с умирающими, чтобы их страдания не демотивировали соседей по палате. Девушке становилось всё хуже, и через несколько дней у ее кровати тоже поставили ширму...

После случилось еще одно кровотечение, и Лена отказалась от лечения. Она всё же позвонила Василию Спиридонову, и консилиум врачей решил, что зонд ей нужно ставить наживую — без наркоза. Девушка собиралась написать отказную: сил бороться больше не было. Врачи пытались отговорить ее:

— Я пыталась им объяснить, что это нельзя понять: они не были в такой ситуации и не могут осуждать мой поступок. У врачей не вышло меня убедить — и тут приходит Василий Игоревич. Его, видимо, вызвали посреди ночи, чтобы меня вразумить, — девушка пытается не расплакаться.

Хирург напомнил Лене о родственниках: «А как же мама, а как же бабушка?» Начал давить, пациентка продолжала упираться. И тут он нашел слабое место:

— А как же твой мужчина? Он тебя ждет, любит, приезжает в больницу, постоянно около тебя сидит. Как же ты его оставишь?

Лена согласилась продолжить лечение при условии, что ей дадут наркоз.

Из всего, что происходило в реанимации, Лену больше всего поразило отношение медсестер.

— Вот привезли к нам как-то девочку моего возраста — около 20 лет — с алкогольной интоксикацией. С ней все сюсюкались, а я лежала рядом с зондом Блэкмора и просила принести попить. Мне отвечали: «Не положено». А я не могла вдохнуть из-за сухости: с зондом можно дышать только ртом, слизистые пересыхают. Я же не идиотка, не выпью литр воды, знаю, что нельзя. Тем более мне врач разрешил. Но нет, нельзя, и всё. Одна медсестра сказала, что я болею из-за того, что у меня «дьявольские татуировки».

Я не понимала, почему к девочке, которая просто напилась и чуть не умерла от алкоголя, относятся лучше, чем ко мне. Я не делала ничего, что могло бы вызвать болезнь. Вообще ни в чем не была виновата, — Лена горько усмехается.

После вмешательства Василия вода у Лениной кровати сразу же появилась. Больше ее жаждой не морили.

«Вы ее не перевезете»

После установки последнего зонда состояние Лены ухудшилось, вызвали врача из ПОМЦа (Приволжского окружного медицинского центра) — возможно, для того чтобы сотрудники центра помогли справиться с осложнениями. Девушка случайно услышала разговор Василия с этим доктором: врачи обсуждали ее перевод в ПОМЦ.

— Вы ее не перевезете. Состояние нестабильное, надо родственников вызывать, — сказал врач окружного центра.

— Около меня стояла санитарка и пыталась подбадривать. Типа всё хорошо будет, сейчас Василий Игоревич договорится, — рассказывает Лена.

В итоге Спиридонов не сдался и убедил врача из ПОМЦа, что Лену удастся подготовить к переводу за неделю. Он навещал девушку каждый день, чтобы убедиться, что она идет на поправку и что ее больше не обижают медсестры.

И Лене начало постепенно становиться лучше: хирургу всё же удалось стабилизировать ее состояние. Скоро девушку смогли перевести на лечение в ПОМЦ.

— Там очень крутые врачи, которые проводят сложнейшие операции. Но такого отношения, как со стороны Василия Игоревича, я не встречала больше нигде и никогда. В тот период у меня от нервной системы мало что осталось: я начинала плакать от страха при любых медицинских манипуляциях.

В ПОМЦе Лене сделали еще одну сложную операцию по восстановлению сосудов, а еще прикрепили очень нечуткую, по ее словам, женщину-врача.

— Я туда приехала в совершенно разбитом состоянии, а она ругалась, когда я плакала: «Хватит сопли разводить, тебе еще детей рожать!» Но это не успокаивало совершенно! Когда ты почти четыре месяца живешь в больницах и половину этого времени провела в реанимации, эмоционально превращаешься в тряпку. Плачешь уже на автомате вообще от всего, слезы сами идут. Естественно, людям не нравится, когда рядом с ними кто-то ноет.

Девушка очень устала: казалось, это вообще не закончится, она никогда не будет здоровой. После каждой операции приходилось заново учиться ходить, с новым швом — а их было уже три, некоторые воспалялись и давали осложнения при заживлении. Лена весила не больше 40 кг.

«К каждому больному нужно относиться по-человечески»

После рассказа Лены мы не могли не пообщаться с Василием Спиридоновым — хирургом, который вытащил ее с того света. Врач встретил нас в приемном покое и немного рассказал о том, как история болезни Лены выглядела с его стороны.

— После третьего кровотечения и двух постановок зонда Блэкмора у Лены сдала нервная система. Она начала капризничать, как и любой пациент на ее месте. На эмоциональную сферу человека влияет много факторов, в том числе нарушения кровоснабжения головного мозга. Были с ней серьезные беседы, вплоть до того, что она не хотела жить. Но ничего, пришли к нормальному знаменателю.

По словам Василия, ширмой в палатах отгораживают тяжелых больных не только для их удобства, но и для блага других пациентов. У тех, кто постоянно видит, как страдает другой человек, тоже меняется психический статус. К тому же ширму ставят не только к умирающим, а еще и для проведения определенных процедур, которые лучше совершать без лишних глаз.

— Лену можно было заставить лечиться принудительно через консилиум, сославшись на то, что она не в том эмоциональном состоянии, чтобы адекватно оценивать себя. Или же пойти тем путем, который я выбрал: разговоры, уговоры, иногда и ругательства.

Понятно, что мы не можем эмоционально вкладываться во всех, иначе врач просто сгорит, это и так происходит постоянно. Но к каждому больному должно быть в первую очередь человеческое отношение.

«Я помню о тебе всегда»

Лену выписали из ПОМЦа через два месяца после последней операции. Швы постепенно заросли, и сейчас она живет почти обычной жизнью.

— Оглядываясь назад, я понимаю, что страшно было не когда я лежала в реанимации и медсестры посылали меня «полежать» с кровотечением. Я уже знала, что у меня есть врач, которому на меня не наплевать. Страшно было в самом начале, в Арзамасе — там всем было совершенно параллельно, умру я или нет, никто не хотел брать сложную пациентку.

Когда Лена вернулась домой после всех операций, стало понятно, что жить в Арзамасе ей теперь просто страшно. Если опять начнется кровотечение, нужно будет максимально быстро оказаться в «седьмой хирургии» (клинической больнице № 7 имени Е. Л. Берёзова). В случае потери сознания дома Лену уже не откачают. Через несколько лет девушка переехала в Нижний Новгород — стало спокойнее.

— С Василием Игоревичем мы до сих пор общаемся: я изредка прихожу к нему на осмотры. Мне сейчас очень стыдно за то, что я тогда в больнице отказывалась от лечения. В тот момент я была уверена, что это — единственный выход. А сейчас думаю: «Вот человек, практически посторонний, боролся за мою жизнь больше, чем я сама!» Он еще спрашивает иногда, когда я звоню: «Мол, спасибо, что не забываешь». А я думаю: «В смысле, как тебя забыть вообще? Ты что? Я о тебе помню всегда».