Дневник войны

В семье нижегородки Татьяны Фалиной хранится уникальная реликвия – дневник деда-фронтовика Бориса Ильина. Он был написан в годы Великой Отечественной войны. Весной Татьяна опубликовала записи из дневника деда в социальной сети.

«Дневник деда обнаружила случайно, когда отец делал ремонт в квартире год назад. Вцепилась в тетрадку намертво. Открыла и поняла, что буду дочитывать ее до конца. Когда прочитала, решила, что нужно дневник на всеобщее обозрение представить. Так родилась идея выложить записи из него в социальную сеть», - рассказала корреспонденту NN.RU Татьяна Фалина.

Самая первая запись в социальной сети из фронтового дневника была опубликована 23 апреля. Именно в этот день Борису Ильину исполнилось бы 90 лет. «Дед был очень славным человеком, очень бережно относящимся к родственным связям и воспоминаниям. После него осталось много томов фотоальбомов и мемуаров, а года полтора назад я наткнулась на толстую тетрадку – военные дневники за 1945 год. Деду было 20 лет и он шел на Берлин. Дневники взахлеб читала вся семья. Есть известная цитата Ильи Эренбурга: «Война … не похожа на ее описания, она и проще, и сложнее. Ее чувствуют, но не всегда понимают ее участники. Ее понимают, но не чувствуют позднейшие исследователи». Читая дедовы дневники, мы буквально прожили этот последний военный год. К юбилею деда, и 70-летию Победы, я решила начать выкладывать дневники. Это мой подарок деду, он был бы рад узнать, что эти дневники обнародованы, он готовил их к публикации», - написала нижегородка.

ЯНВАРЬ 1945 ГОДА

1 января:

- Многоуважаемые граждане! Разрешите поздравить вас с наступающим Новым 1945 годом!

Такими словами начал свою новогоднюю речь почтенный Петр Яковлевич Семенов, которого мы все – его друзья – сокращенно называли СМНК.

… Вчера, после обеда, я испросил у капитана Сабанова разрешения сходить в АГЛР 5113 навестить друзей и встретить Новый год. К моему большому удивлению он ни слова не сказал, не возразил – разрешил. Сердце мое радостно забилось.

Взяв письма гв. Майора Мальцева, который лежал в этом госпитале, я вышел из нашего штабного домика на краю Волицы и направил свои стопы (одетые, кстати сказать, в незаурядные ботинки американского производства) к полотну железной дороги – узкоколейки – а затем, пройдя по ней, свернул на юго-восток, прошел Колонку Здзецм, затем Здзеци. Шел в Рущу и довольно быстро: ведь за три часа мне нужно было прийти и назад – такой был установлен срок капитаном Сабановым. Он, очевидно, просто решил поиздеваться надо мной: ведь от Волицы до Рущи было порядка восьми километров. Но я, по правде сказать, решил плевать на все его сроки еще тогда, когда получал разрешение…

И вот я «топал». Было тихо, пасмурно. С неба хлопьями летел снег, автомат, который мне кто-то дал на всякий случай, давил плечо. Шагал я бодро, напевал песенки – было радостно на душе: вот я вырвался из надоевшей до смерти оперативной части, что вот сейчас я встречусь с самыми близкими, какие у меня есть, друзьями, увижу столь дорогой госпиталь АГЛР 5113. И он мне почему-то казался и кажется родным домом. Ведь я прожил в нем восемь месяцев и мне сейчас почему-то очень хочется побыть там.

Но вот и Руща, а вот и госпиталь! Из-за угла выходят майор Зуев со своей постоянной спутницей – медсестрой Асей. Веселые глаза сияют из-под очков. Лицо, украшенное седой бородкой клинышком, в улыбке:

- Ильин, откуда?

Здороваюсь с ними, вкратце рассказываю о себе и двигаюсь дальше «без пересадки» в офицерский корпус. Но майора Мальцева там нет, и я захожу в штаб. Опять шум и гам. И громче всех орет Рябов:

- Здорово, - мол.

Сашки Смирнова я тут не вижу. Нахожу его на квартире. Они с СМНК собираются в баню. Иду в баню вместе с ними. Оттуда, вместе с Мальцевым, возвращаюсь в офицерский корпус…

Уже вечер и я решаю остаться с ночевать в госпитале – страшно идти одному лесом в Волицу. Еще напорешься на каких-нибудь немцев-разведчиков, окажешься в роли «языка».

Сказано-сделано. Коль так уж получилось – решаю заодно навестить всех знакомых. Захожу в четвертое отделение, к старшей сестре Ане Даниловой. Она как всегда приветлива, улыбается. Поговорив с ней, собираюсь уходить.

- Заходи еще. Теперь ты знаешь, где я живу, - говорит она при прощании.

- Не знаю, смогу ли? Как судьба сложиться… Может быть, помру еще… - говорю я.

- Умирать тебе не стоит. Живи… Ты еще молодой. Ну, прощай, не забывай!...

-Да что вы!... Разве можно забыть вас? Я никогда не забуду госпиталя и вас – особенно…

Я задержался у двери. Опустил голову. И так мучительно захотелось остаться здесь, у нее. … А уж если не остаться, так сказать ей что-то значительное – значительное, но слова такие не шли на ум, да если б они и пришли, я бы не смог их сказать ей. … Я только взглянул на нее, махнул рукой и вышел…

Вечером пошел с Сашкой в клуб. Там художественная самодеятельность показывала «Наталку-Полтавку», а потом вернулись домой.

В 24.00 31.12.1944 вышли на крыльцо и произвели салют из автоматов в честь Нового года. Стояли долго прислушиваясь к треску и грохоту выстрелов. Над головой скрещивались огненные трассы снарядов – зенитки салютовали; кругом были слышны крики, песни.

… Мы зашли в комнату. Хозяйственный СМНК откуда-то вытащил водки, разлил ее по стаканам.

- Милостивые государи! – начал он свою торжественную речь. – Милостивые государи и многоуважаемая публика! Поздравляю вас с наступившим Новым годом!...

После этих слов громом бы грянуть музыке, подняться бы шуму, крикам «Уррра!», но мы молчали, сидели чинно и благородно за столом и продолжали внимать гласу СМНК, который продолжал:

- Истекший год был для нас годом унижения, горя… Будем надеется, что новый год будет годом конца войны и годом встречи с нашими дорогими родными. Прошлый год был не очень важным годом, а поэтому, - он неожиданно закончил, - ну его к херам!...

Мы выпили…

… Утром проснулся рано. Надо было идти к себе. Я тихо оделся и долго стоял у окна, ждал, пока кто-нибудь проснется… Но никто не просыпался – все крепко спали. Не хотелось уходить, но…

Я написал в небольшой записке: «Ну ладно! Пока. Ухожу. Не хотелось будить вас. Спасибо за все. Живы будем – увидимся. Бывайте здоровы. С приветом – Борис.»

Оставил записку на столе, сам ушел…

Грустно было. Сердце сжималось. Увидимся ли мы еще? Один Аллах ведает!

Итак, Новый год. … Что он мне готовит? Куда я попаду? В Наркомзем или Наркомздрав? – как вчера изволил пошутить СМНК.

Невеселое настроение. Скучное…

…Въедливый капитан Сабанов портит мне всю жизнь. Как не хочется мне быть здесь, в этом оперотделе. Но что я могу сделать? Меня не выпускают отсюда. Нет больше мочи. Сегодня или завтра попрошусь у начальника штаба полка, чтобы меня отправили в боевые порядки…

20 января

Первые немецкие деревни совершенно пусты. В них нет ни души. Лишь мыча ходят по улицам коровы, кудахчут куры. В домах горит свет и на улицах горят фонари, хотя уже день. Видно, что немцы совсем недавно были тут, а сейчас или попрятались очень тщательно, или ушли совсем.

Движемся на Розенберг. Полк обрастает обозом. Солдату не хочется идти пешком, это ему надоело. Выводятся из конюшен лошади, запрягаются в повозки – и поехали! – дальше, на запад!... А там поднимается к небу столб огромного черного дыма – где-то на нефтехранилище горят цистерны с нефтью…

Танки идут по телефонным столбам, ломают их, рвут провода. Все грохочет на запад. Безостановочно, точно река в половодье. Ворочают точно мамонты своими хоботами мощные СУ-152. Хлопая брезентовыми чехлами проносятся мимо «Катюши». С завистью смотрю на расчет, сидящий на машине. А я вот топаю пешком.

Большинство солдат пересело на велосипеды, которые изымаются из немецких домов. А в кювете – этих же велосипедов – горы; они поломаны и исковерканы. Валяются и повозки, и автомашины – все это брошено немцами при отступлении. А в нашей колонне появились немецкие машины – и легковые, и грузовые. Сидят за рулем и ведут их солдаты мало-мальски умеющие крутить баранку. Некоторые храбрецы впервые сидят в кабине. Не беда, если и врежется во что-то; исковерканную машину в кювет! А дальше пешком, пока не попадет на глаза следующая безхозная машина. Масса мотоциклов; все это тарахтит, катится…. Солдат уже не устраивают велосипеды – в кювет их! По дорогам метет пух перин; перины валяются и на дороге и в кюветах. Надо же было где-то спать, не на сырой же земле. А переспал – неужели дальше перину переть на себе? Туда же ее - в кювет!...

Фриц сопротивляется в Розенберге. Фольксштурм и прочая братия. По нашему НП назойливо ведется минометный огонь. Пристрелялся, проклятый! Кое-кого уже царапнуло. Но мы не теряемся – рубаем компот. Немцы много его запасли – полные подвалы. А кухни наши черт его знает где – мы их в последние дни не видели… Приходится жить на подножном корму….

Ночью входим в Розенберг. Размещаемся в каком-то доме, брошенном немцами. Обшарил гардероб, нашел шелковое белье – рубахи, кальсоны, одел его. А свое выкинул к черту. Иначе нет жизни, заели проклятые «автоматчики» - вши, по –просту. Говорят, что в шелковом их не бывает, не разводятся они там, жизненные условия не те.

Где-то рядом горит дом и рвутся снаряды…

МАРТ

2 марта

Сидим в Рогау-Розенау, переходим к жесткой обороне и поэтому с утра меня засадили за разные схемы и прочее. После того, как написал донесение и его отправили, взялся за свои дела, в частности – стал перечитывать старые письма. Разное они производят впечатления на меня. Например, Володькины (младшего брата – прим). Точно такое же возвышенное было у меня настроение в те дни, когда я отправился в армию. А потом вдруг такой неожиданный удар и разочарование. И мне жаль становится его, читая его письма – его ожидает тоже самое. Кстати, сегодня я получил от него открытку. Пишет, что служит в артиллерии и находится в Саратовской области на ст. Татищево.

Или письма из госпиталя 5113. Читая их видишь перед глазами госпитальные дни и как кадры кинохроники проходят перед моим мысленным взором день за днем, день за днем. Встаёт образ СМНК, его прекрасная, неподражаемая, лукавая улыбка; вспоминается Сашка Смирнов – морда с веселыми хитрыми глазами, украшенные «окулярами»; встаёт Колька Шмыков – грустный и задумчивый…

Письма Витьки Петрова – умные, легкие, весёлые. Читая их вспоминаю детство; так же как и от Тамариных писем…

… Вечером подошёл ко мне Ершов и спросил – жалею ли я, что остался тогда, в январе, в оперативной части? Я прямо не ответил, но что-то такое , вроде «не жалею» пробормотал. А про себя подумал:

- Нет, не жалею…

В общем-то, конечно, работа здесь мне нравится. Всегда находишься в курсе событий; сюда поступают все сообщения батальонов и приказы из дивизии, так что всё узнаешь первым. Потом мне нравится чертить схемы, выкопировки из карт, писать боевые донесения – и это у меня, наверное, получается. И коллектив хороший – офицеры, солдаты; относятся ко мне хорошо. Бывают конечно и плохие периоды жизни. Вот это вот однообразие в обороне, мрачное настроение, вызываемое различными причинами. Но где его не бывает? Так что нет, не жалею, что я в оперчасти.

15 марта

Прекрасный день сегодня! Голубое высокое небо, солнце немножечко припекает. Природа ещё дремлет. На улицах сухо. Так красивы те вон домики далеко на горке! И если бы не черный клубочек шрапнели, повисший над головой, лежащая с раскинутыми ногами корова в кювете, черный обгоревший танк с башней, лежащей рядом, на обочине дороги – о войне и не вспомнил бы.

А какое хорошее настроение после велосипедной прогулки, которую я сейчас совершил! Ещё не остыла в жилах кровь, и я ещё возбужден – почерк не ровен, рука дрожит. Как хороша жизнь! И как не хочется терять её, особенно в такой день! Хочется делать всем хорошее-хорошее. Хочется увидеться с друзьями, выпить, посидеть, поговорить. Хочется написать Тане хорошее-хорошее письмо. Хочется дожить до конца войны, жениться на хорошей девушке и хорошо прожить всю жизнь… Но меня, кажется уже занесло куда-то не туда…

Итак, сижу и пишу. И настроение хорошее и всё прекрасно. По улицам Бергхоф Монау шляется солдатня, катается на велосипедах. Сияет солнце и ясна голубая даль…

Да, будто бы всё хорошо, всё прекрасно. Но, нет!... До хорошего и прекрасного не хватает одного. Идет война и не хватает её конца…

19 марта

Видел во сне чёрт знает какую чепуху, но после неё почему-то стало хорошо на душе. Получил, будто, посылку от Тани. Распечатываю и вытягиваю альбом с фотографиями рядовых и сержантов, у которых вся грудь завешана орденами и медалями. И к каждой фотографии – описание всех боевых подвигов, которые совершил данный товарищ. Досадно мне стало. А чем я могу похвалиться? Одной медалью?

А дальше идут фотографии девушек, но которая из них Таня, я при полном усердии в просмотрах фотографий, не угадал… Вот она!... нет, вот эта…

… Ершов показал негатив с «гоп-компании». Боже мой, какой же я по сравнению с остальными огромный. Никогда я про себя не думал, что я такой величины. Буд то влез в детский сад, а не среди солдат стою. Теперь я понимаю Кольку Шмыкова, который при нашей встрече 31 декабря прошлого года сказал мне:

- В твоей фигуре чувствуется львиная сила.

Мы вспоминали с ним нашу драку в синагоге Кировограда… (Драка условная. Просто два молодых оболтуса договорились помериться силой и отправились в здание разрушенной синагоги, чтобы не попасться никому на глаза – прим. )

Письма получаю редко. Сказывается то, что во время наступления я не мог писать никому, времени не было. А теперь вот нет ни от кого ответных писем. А без них скучно. Особенно одному. Ведь всё-таки здесь у меня нет близкого друга, с которым можно было бы поговорить обо всем отвести душу. И домой хочется…

Неужели мне не суждено вновь увидеть родных и дом? У меня какое-то предчувствие своей смерти. Как это я чувствую, чем – я не могу объяснить. Так мне кажется. И кто будет читать этот дневник после моей смерти, пусть скажет, что я ошибся. А читать-то его кто-нибудь, наверное, будет, иначе зачем мне его писать? А прочтут – и сожгут. Кому он нужен?...

Я, кажется, уже дописался чёрт его знает до чего. Лучше бросить…

20.00. сейчас пришел с американской картины «Песня о России». Картина замечательная, хорошая картина. Хороши и Надя и Джон Мередит. Удалась американцам эта картина, так же как и «Битва за Россию». Будет теперь о чём вспоминать несколько дней… Не выскажешь всего, что на душе творится – беден язык!...

21 марта

Сегодня получил выписку из приказа №03/н от 20.02.45 о награждении меня медалью «За боевые заслуги». По сему случаю купил колодку медали и одел её на себя…

… От прежнего Бори, сидевшего во мне, кажется, ничего не осталось. Вчера в военторге купил трубку и решил начать курить…

23 марта

Ерунда всё это. Курить бросил. Не стоит учиться этой пакости. Ещё чахотку схватишь, подохнешь… Конечно, если раньше тебя не ухлопают.

Жизнь течет скучная-скучная…

(По иронии судьбы дед действительно перенес туберкулез, но не на войне и не от курения, а в мирное время по окончании университета– подорвал здоровье скудным питанием и повышенными учебными нагрузками, но это уже другая истории – прим.)

АПРЕЛЬ

2 апреля

Пропало всякое желание здесь работать: сегодня прочитал приказ, по которому меня отсылают в 1 стрелковый батальон. Всё. Хватит, повозился с бумажками, пора идти на свое место, воевать. Муторно стало на душе: не придется увидеться с Таней после войны, да и конца войны мне уже не видать. Предчувствую, а предчувствия меня никогда не обманывают. Что ж, пусть будет так, раз так подсказывает судьба. Последую вслед за Сашкой; нам уж суждено быть вместе…

Всю ночь не давали спать – привели пленных фрицев и таскались с ними.

Привезли кинофильм «В шесть часов вечера после войны». В 17.00 пойду посмотрю его. Хоть Таню вспомню – она недавно смотрела эту картину, ей очень понравилось. А вспомню ее и на душе может быть легче станет, веселее… Эх, мать честная!...

21.00 Смотрел картину. Во! – замечательная, особенно конец. Недаром Таня хвалила ее…

Неохота ни за что браться. Видеть не могу этот стол и ящик, забитый бумагами. Уж скорее бы в батальон, а там – или продолжать жить или лететь на землю с разбитой головой. Уж все равно!...

4 апреля

Вчера смотрел кинокартину «Серенада солнечной долины» - американская. Хорошая картина! Сколько огня в ее героях!...

По прежнему сижу в оперативной части. В батальон почему-то не гонят, а посему случаю гв. ст. лейтенант Павлов требует опять чертить ему схемки. А наплевать мне на все эти схемки. За что ему их делать? Пусть сам пыхтит над ними! …

12 апреля

С 6-го по 10-е совершали 40-50 километровые марши – ночные – из Фюрстенау пришли сюда, в район деревне Чибодорф. Прошли около 150 километров. Стоим в 8 километрах от города Заган на берегу реки Бобер. О путевых впечатлениях нечего писать. Темные ночи, бесконечные дожди, зверская усталость, сон на ходу , утерянная пилотка, боль в коленке (повидимому какое-то растяжение) – вот и все впечатления. Марш, как и все марши, был не особенно приятным, но ничего!... Мы привычные.

Здесь построили себе шалаш-землянку; я получил новую пилотку и вот сижу пописываю. Работать особого желания нет, жду указания идти в свой родной 1 ст. Лейтенант Шевченко клянется всеми богами и чертями на свете, что я переступлю порог оперативной части только через его труп.

А он мужик ничего, хороший. Не воображает из себя какого-то… Простой; но опыта работы здесь еще не приобрел. Ведь мы стояли при нем все время в обороне. А начнется наступление? – совсем зашьется… Я уж его всегда, во всех случаях выручаю и он во всем опирается на меня. Я скажу: «Не надо так делать, хуже будет», он соглашается. Скажу: «Сегодня нужно сделать это», он отвечает: «Верно». Я его еще ни в чем не подводил и он знает, что я не подведу и впредь. Зато и я знаю, что ему можно доверять, он тоже надежный человек. И живем мы с ним – во! – на большой палец! Посылал бы Бог людям побольше таких начальников!...

Получил письма от мамы, Жени и Тамары. Сегодня ответил всем…

13 апреля

Ездил на велосипеде в Заган – посмотреть, что за город, а по пути найти где-нибудь одеял, в которых так нуждаюсь. Хожу в телогрейке, а ночи холодные и её на всё – и подстелить, и одеться – не хватает. Свою знаменитую «кавалерийскую» шинель доставать из повозки нет охоты – уж очень она рваная и грязная…

… Городишко ничего себе. Разрушений мало и лишь в районе завода побита черепица на крышах, да стекла в окнах домов. Раздобыл три одеяла, а потом катался по городу, осматривал. Когда я стоял у одной разваленной стены, подошел ко мне один немец-старик и начал что-то объяснять тыча пальцем в неё. Это первый немец, который заговорил со мной. Но я с ним не вступил в рассуждения, а оборвал: «Нихт ферштеен» - не понимаю, мол. К чему мне его объяснения? Без него вижу, что это «Лука Мудищев» сделал. А с немцами я не только говорить, но и видеть их не хочу. Сволочи они все. И этот, наверное, переодетый фольксштурмовец.

Вернувшись домой (а для солдата где кухня, там и дом) рассматривал карту боёв за истекшие сутки. Союзники здорово жеманули – на Берлинском направлении вышли аж на Эльбу. Вообще-то и у нас всё готово для наступления. Ещё один ударчик – и конец…

Мы будем наступать где-то в районе города Мускау на Нейссе. Но фронт прорывать будем не мы, а польская армия. Мы пойдём пока во втором эшелоне.

… Сегодня сообщили, что умер президент США Франклин Рузвельт. Жаль, неплохой был парень…

19 апреля

Но, повидимому, судьба моя на сегодня была такая – в 4 часа вновь прозвучала команда:

- Тревога!... В ружье!...

Вскочил, собрался и накинув на себя плащпалатку начал ждать пока вся капелла соберется и вытянется в колонну. Ждал долго… Опять не было никакого порядка; был бардак, как обычно говорят в таких случаях. Только неясно, почему беспорядок сравнивают с этим учреждением. Знающие люди говорят, что там наоборот, там царит порядок и было бы хорошо, если б у нас было как там. У нас же творилось невообразимое: крик, шум, гам, треск повозок, команды, пробки, трёхэтажный мат и т.д. Но у всего бывает конец. Наступил конец и нашему беспорядку. Наконец, мы пошли. Плетясь ругал и войну, и себя, и всех, кто только на ум придет.

Светало. Мы шли на Шпревиц – переправу через реку Шпрее. Гитлер объяснял свое отступление сокращением фронта, так вот он его уже сократил до реки Шпрее, на которой, как известно, стоит Берлин. Всё было как обычно. Кое-где опять всё путалось, но в итоге все обошлось благополучно. К 10-11 часам дня остановились в километре от реки Шпрее для «утреннего планового уничтожения пищи», то есть для завтрака.

Воспользовался обстановкой, немного после завтрака всхрапнул; проснулся от разрывов: фриц лупил по нашему расположению. 4-х человек метрах в пятидесяти здорово покалечило – поотрывало руки-ноги. Со сна не разобравшись что к чему, я не делал особых попыток влезть в окоп, хотя он был рядом – оставался от наших предшественников - и сидел спокойно. К счастью обстрел вскоре прекратился…

Мы перешли в первый эшелон. Батальоны пошли занимать рубеж на тот берег Шпрее у деревни Траттендорф. Наш НП разместился на этом берегу у каких то бараков. Через часок, после того как наши батальоны «малмал» продвинулись вперед, мы вышли, что бы тоже перейти на западный берег реки. Я выскочил на дорогу прежде всех. Не заметил даже, когда прилетела мина, услышал только как со стоном рвануло у меня над головой. Меня всего осыпали осколки. Но, по видимому, я родился под счастливой звездой – ни один из этих осколков меня не задел…

Продвигаясь – сначала на электростанцию, затем куда-то под обрыв – мы вошли в Траттендорф; нашли и заняли себе помещение. Лазили по трофеям, но ничего особенного не нашли. Уже ночью с минуты на минуту ждали команды для перемещения на новое НП, но её всё не было. Фриц то и дело постреливал по Траттендорфу из тяжёлых орудий, но я не вставал, спал спокойно: «а ну, мол, всё это к бесу!». А вообще удивительно – я почти не трушу под обстрелом, не то, что было в январе-феврале; даже под пулями не пригибаюсь. Привык что ли?...

Разрывы снарядов под окнами убаюкивали меня…

20 апреля

Утром перешли на новое НП – домик под обрывом западнее деревни Траттендорф. «Товарищ фриц» вёл себя крайне не спокойно. Снаряды из орудий прямой наводки ложились прямо на НП (обнаружил что ли?). Один снаряд разорвался прямо над головой командира дивизии, однако, на счастье, его не задел, а убил радиста, стоявшего рядом. Стоны и крики стояли у нас. Тихонько ругаясь на всякий случай полезли в подвал.

Потери несём огромные. Ранено 54, убито 11 человек, среди них лейтенант Каспаров. Ранены командир полка подполковник Штыков, начальник штаба, подполковник Коренюгин. Полком командует начальник разведки дивизии капитан Скачко, начальником штаба - капитан Кравцов, наш полковой инженер.

В 14.00 наши пошли на штурм Шпремберга. До штурма по немецким позициям был сделан крепкий артналет, в котором участвовали «Катюши». Нас поддержала штурмовая авиация, которая для устрашения врага сначала отбомбила своих. Наши без особых потерь ворвались в город Шпремберг и заняли его, взяли в плен 57 фрицев. Мы перешли сюда, набрали трофеев…

Городишко, в общем, ничего себе, аккуратненький, как и все немецкие города. Кое-где на улицах тощие деревца. И как везде в Германии не видно ни одного воробья… Часть жителей осталась в городе и никуда не удрала…

Выбрали себе НП и КП на западной окраине города. Ночь прошла тревожно, кругом стреляли; говорят, что батальон правого соседа78 сд пошел по трофеям и фрицы просочились к нам в тыл. Возможно, что враки это. Но у нас командование 2-го сб всё выведено из строя. Комбатом посылают лейтенанта Шевченко. Всю ночь где-то гудят танки и всю ночь мы готовимся к самообороне.

22 апреля

С утра началось уничтожение окруженной группировки. Прижатые к Кауше фрицы упорно сопротивлялись. Но наша артиллерия сокрушала все. Артналеты на Кауше следовали один за другим. Беспрерывно грохотали разрывы. Над Кауше клубился черный дым и лучи солнца не могли пробить его.

К 14.00 все было закончено. В том «котелке» нашим полком было захвачено более 100 автомобилей, 1 танк, 3 бронетранспортера. Было убито более 150 немцев. В плен сдались 125 фрицев. Скучно было смотреть на эту компанию – оборванную, грязную, окровавленную, побитую. Шли они потупя голову и на лицах была какая-то отрешенность…

Наши солдаты ходили по улицам Кауше, любители – лазали по трофеям. Некоторые искали приключений. Цивильные немцы из Кауше уйти не могли, так как она – деревня эта – была окружена нашими войсками. Поэтому, их – гражданских – было много. Говорят, что командир корпуса собственноручно расстрелял из пистолета одного такого «искателя», которого он застал за «приключением» - тот насиловал какую-то немку. Может быть это враки, а может и правда. Генерал Лебединский всегда ходил с суковатой палкой, которой он, как говорят, собственноручно учил уму-разуму своих подчиненных. Лично я не видел этого, только слышал. Ну, а палку? - палку я видел, один раз, когда видел, тоже один раз, самого командира корпуса.

Точно даже не вспомню где это было. У Буско-Здруй кажется...Так что, если верны слухи о наставнице-палке, то могут быть верны они и в собственноручном наказании; дисциплину надо поддерживать – не насильники же и не мародеры мы… Не фрицы…

Мы получили новую задачу и часов в шесть вечера выступили вперед, на запад. Прошли по улицам Кауше. Трудно было идти. Ноги скользили по крови, мы спотыкались о трупы людей, лошадей, коров. Кровавая грязь была перемешана с обломками повозок, машин… Орудия, автомобили, танки, бронетранспортеры громоздились и вдоль и поперек улицы, образуя своего рода баррикады. К горизонту тянулось шоссе усеянное целыми и исковерканными пушками, мотоциклами, велосипедами, тягачами, легковыми и грузовыми автомобилями. Мешал дышать запах разложения, горелых трупов, от этого запаха кружилась голова. Свежий ветерок дохнул при выходе из деревни. Группами толпились «цивильные» немцы, ужас и страх был в их глазах. С сегодняшнего дня у них не будет более прежней жизни и прошлое будет жить только в их воспоминаниях. Пришел Русский Иван и навел свой порядок. Пришло возмездие. Войны хотели? – получили ее: горят немецкие города и села. Лежат раскинув руки, уткнувшись носом в землю фрицы…. Вот вам война… Чем вы можете ответить? Белой тряпкой из окна ? - «Сдаюсь!». Заискивающей улыбкой?...

Сегодня узнали, что наши войска подошли к Берлину…

Проходили Ной – Вельцов. Чистенькие улицы, целые, не разбитые дома и даже окна сверкают всеми стеклами. И на каждом доме белый флаг. А кругом – цветут сады… Хорошо!...

Ведут пленных фрицев. Их много. И процессия эта растянулась метров на 300…

Ночь. Мы идем вперед и вперед. На запад. «Сталинцы» грохоча тянут «плевательницы» - 152мм гаубицы, фырчат… Грязь, дождь… Разъезжающаяся киселем дорога – путь на Берлин…

Ночь застает нас в каком –то городишке. Здесь ужинаем. Вместе с Ершовым засыпаем на полчасика. Из под намокшей плащ-палатки за шиворот стекают капли воды. Но я заморившийся и уставший сплю как убитый, не замечая даже, что давно лежу в луже и на мне все промокло…

23 апреля

Разбудил крик:

- Солдат, пошли! – и бесцеремонный толчок носком сапога в бок. Толчок средней силы. Спали мы в лесу, на обочине дороги. Из городка, в котором мы ужинали, сразу же ушли и продолжали путь на запад…

Уже полтретьего. Не обращая внимания на слякоть, дождь и ветер пошли дальше, вперед…

Я вспомнил, что сегодня у меня день рождения. Сегодня мне исполнилось 20 лет. Итак, позади двадцать лет жизни. А сколько осталось еще впереди?...

В 6.00 прибыли в пункт сосредоточения. Остановились у одного немца. Слепит глаза электричество. По телу разливается теплота. Хочется спать. Комфорт. Уют… Написав утреннее донесение в дивизию и отправив его, разуваюсь и ложусь спать. На два часа.

Разбудил Ершов. Ему не терпится поделиться новостью, что войска нашей армии соединились с войсками союзников и что наши ведут бои с фашистами в центре Берлина. Все это, конечно, вести радостные… Но война еще идет, борьба еще не окончена…

День прошел без особых событий. Лишь уехал со стажировки ПНШ-1 гв. лейтенант Шевченко Евгений Кузьмич. Уехал, ругаясь на теорию:

- Вот она, война! Если б вчера я действовал по теории от батальона не осталось бы ни рожек ни ножек!...

Тепло простились с ним. Это самый лучший ПНШ-1 с которым я работал. И таких, пожалуй, я больше не встречу. На замену Шевченко прибыл и принял дела новый помощник - гв. лейтенант Смоляков. Что это за человек – посмотрим…

Получил письмо от Тамары (подруга детства – прим.). С горечью и печалью сообщает о смерти Аркадия Никонова. Не хочется верить этой вести… Аркаша всегда был симпатичен мне. Многое вспомнилось о нем. Был очень талантливый парень, писал стихи. И характер у него был хороший…Тамара пишет: «Ты не представляешь как дорога твоя жизнь для меня!»… Вот как!...

… До ночи работал, работал, работал. Спать лег поздно, а в два часа пришлось вставать и писать донесение. Не успел снова заснуть, как раздалась команда: «Тревога, в ружье!...»

Быстро собрались и в 4 часа выстроились на шоссе…

26 апреля

Ночь прошла спокойно, без тревог.

День начался как обычно – проснулся. Но затем пошло уже не по-писанному. Поднялся отлично отдохнувший, умылся, как подобает. Все было спокойно – обычный день в обороне. Чертил схемы различные и делал прочую нужную ерунду. И бездельничал. С утра на восток продолжает тянуться поток людей, освобожденных от немецкого плена. Это русские, украинцы, поляки. Они идут домой.

Часов около восемнадцати получили приказ складываться и сосредоточится в районе Грюневальд в 46 километрах отсюда. Спешно собираюсь, увязываю немудрёное барахлишко своё – плащпалатку, плащ, телогрейку и мешочек сахару; всё это на багажник велосипеда – и пошел! В марш-поход, вперед, на запад!... В начале собралась компания велосипедистов довольно-таки теплая, но… все мои попутчики оказались или слишком осторожными, или слишком трусливыми – из города Гойерсверда я выезжал уже один. Передо мной был лес – 14 километров предстояло проехать по нему и на пути не было ни одной деревни. Я видел это по своей карте. Ехать через этот лес одному было слишком рискованно: в лесу скрывались фрицы и, кроме того, где-то в этом районе была окружена небольшая группировка немцев. А у меня уже был один печальный опыт, связанный с выходом из окружения немцев….

Но тут, кстати весьма, подскочили тоже на велосипедах два дивизионных разведчика, которых я уговорил поехать. И мы рванули… Точно стрелы пролетели мы эти 14 километров по асфальтированной дороге. Даже сами не заметили, как проскочили. Горка менялась горкой, поворот – поворотом. Очень устали. Хорошо бы, конечно, прицепиться к пушке и ехать не работая ногами – так я ехал до Гойерсверда – но пушек, к сожалению не было…

В Бернсдорфе мои попутчики отстали, и я дальше ехал один, но уже было не страшно: до Грюневальда оставалось всего 7 километров.

В деревню заскочил первый – до меня тут еще не было советских солдат. Луна освещала пустые улицы. Все кругом зловеще молчало. Мне стало жутко-жутко. Где-то поблизости замяукала кошка и мои волосы полезли дыбом. Но я тут опомнился и одернул себя:

- Вояка, славянин, разтак тебя разэтак!.. Вперед!... – и пошел искать себе ночлег. В это время издалека послышался шум машин и вскоре в деревню въехали наши…

Дом выбрал крайний. На мой стук вышел старый немец. Я вошел в дом со своим «машиненпистоле» за плечом и с двумя лимонками на ремне. Сказал ему: «Их воллен шляфен!» - он меня понял и повел в какую-то комнату, показал на диван, на котором уже была постель. Я стукнул кулаком по столу и сказал: «Давай фрау!...» Мой старик повалился на колени, но потом повел меня на второй этаж, где в постели испуганные и дрожащие от страха лежали под периной его старуха и две дочери. Мне стал омерзительным мой поступок, я стал противен сам себе. Махнув рукой я вышел от них, спустился к себе, заперся в комнате, которую мне отвели и лег спать. Перед сном лежал и думал о тех, кому я решил подражать; столько я наслушался рассказов от своих о подобных «героических» поступках. Неужели они говорили правду, а не хвастались? А если не хвастались, то как они могли? …

Но раздумывал я об этом не долго. Позади был путь в 50 почти километров и время – час ночи… Я быстро уснул…

27 апреля

Проснулся рано и не показываясь немцу – стыдно было за вчерашнее – ушел из этого дома. Решил искать своих. Первой мыслью было, что не миновать мне взбучки лейтенанта Смолякова за то, что уехал вперед и улегся где-то спать. Завернул наугад в какую-то первую попавшуюся улицу, вошел в первый попавшийся дом и оказался в своей оперативной части. Моего отсутствия и не заметили. Сразу же включился в работу, написал донесение, отправил его в штадив и только было настроился на второй заход сна, как раздалась команда: «Приготовиться к маршу!». Было 10.00, а готовились до 18.00. Спокойно можно было выспаться.

Пошли по направлению на Швепниц, Кенигсбрюк. В 20.00 были в Шморкау, откуда в 22.00 нас отправили назад - полк находится во втором эшелоне дивизии. Дивизия ведет упорные бои за Кёнигсбрюк. Фрицы несколько раз переходили в контратаки. Ниши тоже атакуют город, но пока безрезультатно….

Разместились опять в Грюнвальде.

Ночь прошла спокойно.

Сегодня в 13.30 в районе Торгау наша армия соединилась с союзниками.

МАЙ

2 мая

Нет времени и условий писать много и подробно о том, что делается. Если сказать коротко – наступаем в общем направлении на Швепниц. Автоматчики вернулись утром. Наше НП кочует по лесу. Идет мелкий дождь, мокро, холодно. Немцы упорно сопротивляются, вокруг нас рвуться снаряды. Но наша артиллерия не остается в долгу – подсыпает фрицам перцу.

4 мая

Сегодня ночью заняли Швепниц. Подобрали под НП один дом. Все побито, поломано. Но задержаться нам здесь не пришлось, в 17.00 уходим из разбитого города в Роллан-Окс. Так называется одинокий домик посреди леса (лесника что ли?). Он находится в 4 километрах от Швепница к западу. Полк занимает оборону на окраине города; активных боевых действий не ведет. Мы на НП устраиваемся совсем по-домашнему – из покинутой немцами деревни Роллан -Окс натаскиваем перин и надеемся сегодня поспать по человечески. Много наехало начальства всякого – из дивизии, корпуса – делают рекогносцировку местности. Наверное снова будем наступать…

Сообщают, что помер Гитлер и что 2-го мая нашими войсками взят Берлин. Эти вести весьма обрадовали нас…